Летний ангел - Страница 50

Может быть, глупо бегать одной по лесу, учитывая все то, что произошло, пока полиция не поймала преступника. Кто знает, что тебя может подстерегать?

Но она не боится. Набирает полные легкие воздуха, вдох задерживается в теле, в мозгу. Сердце бьется учащенно, но все под контролем — как будто она усилием воли может управлять важнейшей мышцей тела.

Она пробегает не менее двух миль в неделю, в любое время года. Участвует в Стокгольмском марафоне, выступает за границей: зимой, когда бежать особенно тяжело, она думает о Токио, Нью-Йорке, Лондоне, Сиднее, представляет себе, что вокруг не деревья, а небоскребы и огромная толпа. Ей сорок один, и она в отличной форме.

Для человека менее тренированного бегать в такой зной было бы просто опасно.

Но ей легко.

На самом деле здесь, в лесу, местность слишком равнинная, в следующий раз стоит, наверное, проехать на машине до Ульсторпа, там беговая тропа идет по холмам.

Грудь сдавило.

Вперед, Линда, вперед.

Деревья.

Дорожка под ногами.

Фонари. Дерево вон там, впереди.

Ствол неестественно расширен в метре от земли.

А дерево ли это? Или кто-то стоит за ним? Кто-то поджидает. Меня.

Малин стоит неподвижно в кухне Лолло Свенссон и слушает. Пытается понять, потому что в словах Лолло есть намек на те чувства, которые наведут их на правильный путь в этом деле.

Полицейские в форме остались во дворе, бродят туда-сюда, поняв, что вместо ожидаемых бурных событий — скука до зевоты.

Малин и Зак поручили им обыскать сараи и пристройки, но поиски дали нулевой результат. Только хрюкающие свиньи в загончиках и кролики в клетках да еще масса всякого хлама, видимо оставшегося от того крестьянина, у которого Лолло купила усадьбу. Собаки спали на огороженной псарне, усыпленные жарой или чем-то еще. Никаких следов насилия и зла, только вещи — забытые, лишенные памяти, использованные вещи, которые приобретут ценность разве что в глазах археологов последующих цивилизаций.

— Я хотела, чтобы меня оставили в покое, — говорит Лолло Свенссон. — Поэтому я и купила этот хутор. Вы можете это понять?

Она сидит на деревянном стуле возле кухонного стола — нахальная, бесцеремонная и упрямая, как прежде. Тот мягкий образ, который они увидели в подвале среди игрушек, испарился, едва они поднялись по лестнице.

«Человек-стена», — думает Малин. Поверх розового платья накинут серый халат. Что произошло? Как ты стала такой?

Малин видит себя со стороны в этой кухне — человек, копающийся в темноте, бередящий самое личное. Боль.

Тьфу на тебя, Форс!

Как ты стала такой?

— Я не имею ни малейшего отношения к нападению на этих девочек. Может, вам перешерстить всю женскую футбольную команду? Там найдется немало лесбиянок. Пойдите побеседуйте с ними.

— А игрушки в подвале? Как вы это объясните?

Зак не может скрыть своего любопытства, желания понять, уже не имеющего прямого отношения к расследованию.

— Я и не собираюсь ничего объяснять. Это игрушки из моего детства. Я их иногда достаю. В этом нет ничего странного.

Линда Карлё неподвижно стоит на дорожке. Вблизи нее что-то кроется. Но что?

Что-то шевелится в лесу, хотя ветра нет. Кто-то ползет? Зверь? Человек? Запах падали или чистоты? Мысли проносятся в голове, перетекают в сердце и живот, отливаются в страх.

Нет. Я не боюсь.

Лес огромен, от этого она кажется себе маленькой и одинокой, хотя до домов на другой стороне Валлавеген всего несколько сотен метров.

За деревом никакого движения. Но кто-то там есть.

Я уверена.

И тут она снова думает о девушках — одну нашли мертвой, другая бродила в парке, полубезумная, изнасилованная. И тут Линда осознает, какая глупость пускаться в одиночестве по беговой дорожке через лес сейчас, когда настоящее зло показало свое лицо в Линчёпинге.

Есть ли предел человеческой глупости, Линда?

Движение.

Человек на дорожке?

Идет ко мне?

Пот проступил на белой майке. Соски набухли под спортивным лифчиком.

Мне так страшно, что я не могу пошевелиться.

Зак перетаптывается в углу двора.

Никакого вибратора. Никаких сексуальных игрушек.

Вечер удушливо жаркий. Лолло Свенссон осталась в доме, она смотрит через окно кухни, ожидая, когда же они наконец уйдут. В блеклом свете сараи кажутся накренившимися — того и гляди, упадут под тяжестью грустного вечернего неба.

Собаки очнулись и принялись гавкать на псарне.

Машина с полицейскими в форме уезжает прочь по гравиевой дорожке, скоро от нее остается только неуместное в этом пейзаже гудение в густом лесу, пульсирующее среди засыхающего мха.

— Она сумасшедшая, — говорит Зак. — Ты думаешь, это она — Lovelygirl?

— Посмотрим, что удастся разузнать техническому отделу.

— Но ведь она сумасшедшая?

— Потому что достает свои игрушки? Даже не знаю. Но она не такая, как все, — говорит Малин. — Кто знает, какие ужасы с ней случались? Чего не сделаешь, чтобы выжить.

— Мы будем это выяснять?

— А в этом есть необходимость?

— Нам это нужно?

— Не думаю, что она имеет отношение к нашему делу.

— Я тоже не думаю, — кивает Зак. — Но у нее нет алиби.

Сердце.

Где оно?

Там, в нем сосредоточился весь мой страх.

Оно скоро разорвется на части под ребрами.

Линда Карлё бежит, кроссовки оставляют позади метр за метром, лес поворачивается вокруг нее.

Кто-то гонится за мной?

За спиной странный звук, словно что-то гигантское ползет по земле, словно корни деревьев вырываются из почвы, пытаясь повалить меня, пронзить тысячами ответвлений, а затем упрятать под тонкий слой дерна, медленно поедать, но я умею бегать очень быстро.