— Но на чем-то вы строите свои предположения?
Открыв глаза, он слышит слова еще одного журналиста:
— По нашим данным, она лесбиянка. Вы подозреваете, что в деле фигурируют однополые отношения?
— Без комментариев.
Сегодня ему приходится тяжелее, чем обычно, дискуссия жарче, чем когда бы то ни было. Неожиданно ему хочется уйти с этой сцены, вернуться на мостки у домика в Вестервике. Придется что-то им дать, чтобы они успокоились.
И он произносит — и уже выговаривая эти слова, понимает, что совершает ошибку:
— Следствие привело нас к необходимости проверить женскую футбольную команду Линчёпинга.
— Каким образом?
— Вы подозреваете, что в деле замешаны лесбиянки?
— Я не могу…
— Не руководствуетесь ли вы предрассудками, обращая внимание на женскую команду?
— Речь идет о конкретном игроке?
— Как это отразится на отношении к женскому футболу в целом?
Вопросы летят в него, как пули, как горящие осколки разорвавшейся бомбы.
«Проклятье!» — думает Карим.
Затем снова ненадолго закрывает глаза и думает о своей семье, о сыне, который научился плавать всего пару недель назад.
Киоск у пляжа неподалеку от Стюрефорса закрыт.
Вокруг дуба, возле которого не далее как вчера выкопали тело Тересы Эккевед, по-прежнему натянуты ленты ограждения. Купающихся мало — лишь одна семья с двумя маленькими детьми. Они сидят на подстилке у самой воды, словно их не коснулось то, что здесь произошло, — то, что для Малин заполняет все это место, разлито воздухе, ощущается в каждом звуке.
Славенка Висник. Владелица этого киоска, еще одного на пляже в Юльсбру и одного у бассейна в Глюттинге. Эту информацию дала им городская администрация. Но сейчас киоск закрыт, и Малин прекрасно понимает почему.
— В такой ситуации я бы тоже закрылась, — говорит она Заку, пока они нервно ходят по жаре взад-вперед перед закрытым киоском, стараясь держаться в тени, хотя и так уже достаточно вспотели.
Белая рубашка Зака прилипла к телу, ее бежевая блузка тоже.
— Да уж, люди стараются держаться подальше от этого места.
— Поехали в Юльсбру. Может быть, она там.
В разрешении, выданном администрацией, указан номер сотового телефона, но трубку никто не берет.
— Ты иди к машине, — говорит Малин.
Зак смотрит на нее, кивает и поднимается по склону к дороге, где повисла созданная зноем неподвижность, естественная, но при этом пугающая, словно все живое попряталось от жары.
Малин подходит к дереву, наклоняется и пролезает под лентами заграждения.
Углубление в земле.
Никаких огненных червей, но все же ее не покидает чувство, что земля в любой момент может разверзнуться и исторгнуть из себя убийственную массу яростно пылающего огня.
Тереса.
Ее там нет, но Малин все равно видит перед собой ее лицо. Один глаз открыт, другой закрыт. Следы удушения на шее. Выскобленное до белизны тело и темные раны — как заблудшие планеты в блестящем космосе.
Малин снова думает: «Как ты попала сюда? Кто пожелал тебе зла? Не бойся, я не отступлюсь».
Обещай мне это, Малин Форс, — не бросать поиски того, кто совершил против меня самое чудовищное преступление.
Я пытаюсь прикоснуться к твоим светлым теплым волосам, но мои пальцы, мои ладони не там, где ты, хотя я отчетливо вижу тебя, паря в небе прямо над тобой.
Девочки.
Я. Натали.
Петер. Ты прекрасно знаешь, что нас объединяло. Но ты, наверное, еще не поняла, что это значит. Папа тоже не понимал, отказывался видеть то, какой я была и есть.
То же самое с тобой, Малин, и твоим отцом, хотя и не совсем то. Ты обвиняешь свою маму в том, что она все портила, мешала ему заботиться о тебе.
Может быть, так и есть.
Но может быть, здесь что-то совсем другое?
Ты далеко подо мной, Малин.
Но все же близко.
От одного ты пока далека — от уверенности.
Но не сдавайся.
Сама я прекрасно знаю, что со мной произошло, но только ты можешь донести эту повесть до мамы и папы, рассказать им правду.
Может быть, правда поможет им?
Для меня это уже не важно.
Может быть, я сама — правда? Та единственная чистая и прозрачная правда, которая нужна человеку.
Ветер шевелит листья дуба, покачивает их. Это теплый ветер, но где же связь, сплетенные воедино нити, которые могут привести к разгадке?
Вода в озере, кажется, вот-вот закипит от жары. Горячая и неподвижная, как смертоносный яд, однако безгранично заманчивая. «Прыгай сюда — я утащу тебя на дно».
Что ты делала здесь, у озера?
Это место вовсе не выглядит зловещим.
Малин опускается на колени возле ямы, бывшей могилы. Прикасается рукой к земле. На пальцах остаются коричневые пятна.
Солнце отражается в глади озера, неправдоподобно чистой в ярком, ранящем глаз свете. Отблески от поверхности воды загораются, как вспышки, режут роговицу, как ножи, но Малин не хочет надевать солнцезащитные очки, ее интересует реальность — такая, как есть.
Блузка прилипла к спине.
— Послушайте, — раздается за спиной мужской голос. — По-моему, сюда заходить запрещено.
Это отец того загорающего семейства. Говорит нравоучительным тоном, но ведь он проявляет уважение к тебе, Тереса.
Малин поднимается, вытаскивает бумажник из кармана джинсовой юбки, показывает свое удостоверение.
— Малин Форс. Полиция.
— Надеюсь, вы поймаете это дьявольское отродье, — произносит мужчина в ее сторону, хотя взгляд его блуждает где-то на лугу за дорогой, среди поблекших трав.