Летний ангел - Страница 45

Вместо этого — только фотография на столе.

Смерть. Конец.

— Это Тереса, — произносит он.

Агнета Эккевед отворачивается еще дальше — со стороны Малин видит, как по ее щекам льются слезы, огромные настоящие слезы.

— Это она, — повторяет Сигвард Эккевед.

Малин кивает.

— Тогда все ясно, — говорит Зак.

Малин берет со стола снимок, держит в руке — у нее возникает чувство, что она не может просто сунуть его обратно в нагрудный карман, спрятать фотографию погибшей с глаз долой.

Но тут Агнета Эккевед произносит:

— Уберите эту фотографию, пожалуйста. Прошу вас.

И Малин прячет снимок.

— Я пойду посмотрю, готов ли кофе, — произносит Сигвард Эккевед и встает.

Но так и остается на месте, и все его тело начинает сотрясаться.

Дом детства.

Силикатный кирпич.

Урчание машины.

— Что теперь? — спрашивает Сигвард Эккевед, немного придя в себя.

Малин все прекрасно поняла, но вместо этого рассказала о формальностях — что судмедэкспертиза обследует тело, прежде чем выдать его родственникам для похорон, что они могут ее увидеть, если захотят, но в дополнительном опознании необходимости нет.

Сигвард Эккевед дослушал ее до конца.

— Вы меня не поняли, — говорит он. — Я хотел сказать: что теперь будет с нами?

24

Мама, папа.

Я вижу вас в доме и вижу, что вы горюете. Но я не слышу, что вы говорите, — отчего вы такие грустные? Что произошло? Вы волнуетесь за меня? Не волнуйтесь, я просто вышла ненадолго.

Но мне кажется, что я больна.

И что я сплю.

Когда проснусь, я приду домой.

Мама лежит на кровати, а ты, папа, бродишь туда-сюда по веранде — тебе, должно быть, жарко на солнце.

К вам только что приходили, я видела женщину. До этого она приходила ко мне и так странно на меня смотрела — почему? Она положила вам на стол фотографию, но мне не хотелось на нее смотреть.

Кто-то снимал меня. Я слышала жужжание объектива.

Я в машине «скорой помощи».

Значит, я заболела?

Я лежу в полиэтиленовом мешке, но сейчас мне не настолько тесно, как раньше. Нахожусь в задней части машины, которая предназначена для пациентов. Вижу саму себя лежащей там — как я могу это видеть? Я парю, мама и папа, в этом сне я могу пребывать в нескольких местах одновременно.

Я одинока и, наверное, очень больна — иначе почему мне снятся такие странные сны?

Мама и папа.

Мне одиноко и страшно.

Вы или кто-то другой должны помочь мне.

Но только не грустите.

Я очень скучаю без вас, и это стремление к вам никогда не прекратится, где бы вы ни оказались, где бы я ни оказалась.

— Ну вот, все позади.

Зак не отрывает глаз от дороги, но Малин хорошо знает его и понимает: сейчас он хочет действовать, совершить что-нибудь конкретное, а не болтаться «словно больной пес», как он сам это называет.

— Что мы теперь будем делать? — спрашивает Малин.

— Нанесем визит Луисе Свенссон. Где она живет? У тебя вроде бы было записано.

Малин достает из кармана джинсов бумажку, полученную от Виктории Сульхаге.

— Виктория Сульхаге говорит, что это любительница жесткого секса.

— Едем к ней. Какой там адрес?

— По-моему, это какой-то хутор возле Римфорса.

— Отлично, едем туда немедленно, пока Свен Шёман не придумал еще одно совещание.

Она хочет возразить: разве это правильно? Против нее ничегошеньки нет, может, лучше оставить ее в покое?

Но Малин не произносит этого вслух.

— Сейчас мы займемся этой любительницей жестких приемов, — говорит Зак.

Его бритая голова кажется непроницаемой скорлупой. Как и зеленые глаза, если кому-нибудь случится вывести его из себя.

— Что ты думаешь по поводу Петера Шёльда и Натали Фальк? Они будут горевать, когда обо всем узнают? — отращивает он.

— Наверняка, — откликается Малин. — Может быть, теперь Натали Фальк расскажет то, что ей известно.

— Как ты думаешь, что она скрывает?

— Нечто.

— Пойди угадай, — вздыхает Зак.

Малин думает о Петере Шёльде и его отце, об их заговоре молчания.

Зак включил хоровую музыку на полную мощность.

Их окружают лес, сосны и ели, они едут по дороге наугад. Только через несколько километров роща расступается, выпускает на пустой выжженный луг, где высокая трава пожелтела и полегла от солнца. За лугом дорога опять ныряет в лес, потом снова по обе стороны открывается простор — на этот раз невспаханное поле с потрескавшейся землей. Позади поля виднеется усадьба, красный двухэтажный дом с пристройками по бокам — фасад, много лет не видавший ремонта, облупился и запылился.

В этом месте собрана тоска всего мира по дождю.

Они паркуют машину на гравиевой площадке перед усадьбой.

Три овчарки с лаем кидаются навстречу. Когда музыка резко обрывается, собачий лай становится оглушительным; овчарки подскакивают к окнам, показывают зубы — Малин видит, как течет слюна. Они охраняют свою территорию. Кто вы такие? Вы чужие? Прочь отсюда, иначе мы убьем вас, убьем.

Но вот раздается голос — грубый женский голос, перекрывающий лай собак:

— Успокойтесь. Тихо.

И собаки повинуются, отходят, и Малин видит женщину — высокую, не ниже метра восьмидесяти, одетую в грязный зеленый комбинезон, с маленькой крестьянской кепочкой на голове, которая едва прикрывает коротко остриженные волосы.

Ее черные глаза полны гнева.

Сколько ей — сорок пять? Пятьдесят?